У меня стойкое отвращение к чтению журналов, особенно глянцевых. Когда-то давно я читала хорошие советские журналы, но сейчас... В большинстве домов сейчас не держат книг, библиотеки - это большая редкость. В основном - журналы на любой вкус, с яркими блестящими картинками и скандалами... И как радуется душа, когда видишь трепетное отношение к художественной книге, заполненные книжные полки, и томик у кровати. В прошлом году я попала в такую квартиру, где хозяева обустроили прекрасный уголок для книг, которые они перевезли в новую квартиру... И пока рабочие были заняты, я присела на диван и взяла в руки лежащий рядом глянцевый журнал и... пропала...
Ежемесячный журнал формата толстой тетради, чуть более 100 страниц мелованной бумаги, хорошие иллюстрации и текст, который меня заворожил.
Так я познакомилась с журналом "ЛИЧНОСТИ".
Читателям журнала предлагается историко-биографические материалы – эссе, очерки, статьи, основанные на малодоступном и архивном биографическом материале. Стиль написания статей соединяет простоту изложения, глубокое проникновение в жизнь героя, изящество и литературную чистоту. Героев наших публикаций человечество забыть или не может, или не хочет.
Более подробно с журналом можно познакомиться на сайте http://persons-journal.com/. Так-же можно купить электронную версию журнала на сайте http://bookland.net.ua/ всего за 9 грн. (32 руб.), что, согласитесь, по нынешним временам очень заманчиво. Или же оформить подписку, как сделала я, так как очень люблю держать печатные издания в руках)
К чему я все это? Ах, да, я обещала Вам рассказать об одном одессите, которого любят и помнят во всем СНГ, но мне подумалось, что я вряд ли расскажу лучше, чем в моем любимом журнале... Поэтому я купила электронную версию журнала для вас. Давайте почитаем вместе :)
Прощай, прощай Одесса-мама!
Мне не забыть твой чудный вид!
Как море Черное упрямо
Волнами бьет о твой гранит.
Твоих садов и парков гамма,
Где юность вся моя текла.
Прощай, прощай Одесса-мама,
Спасибо, что меня ты родила…
«СКРИПАЧ! ЭТО ЕРУНДА ИЛИ ДЕЛО?»
В городе его детства «из каждого окна раздавались звуки скрипки, рояля или виолон-чели, а музыкальность считалась одним из достоинств мальчика». Но отец Утесова, Иосиф (Осип) Калманович Вайсбейн, не мечтал сделать из сына великого музыканта. Сам Ледя (так звали Утесова близкие, хотя его настоящее имя было Лазарь), вопреки позиции отца, музыкой интересовал-ся, а учился ей весьма своеобразно: ложился у двери соседа Гершберга и с упоением слушал, как тот играет на скрипке. Плюс к этому он еще слушал соседский фонограф, на котором среди прочих была запи-сана ария Ленского. Услышав ее однажды, мальчик сразу же запомнил ее и безошибочно воспроизводил. Так же, на слух, Ледя воспроизводил пение брата, который, приходя из оперы, безбожно фальшивя, напевал слышанные там арии.
«ТАКИМ И ЗАПОМНИЛСЯ ОН МНЕ, МОЙ ОТЕЦ, – ЧУТЬ СЕНТИМЕНТАЛЬНЫМ, С ИСКРОЙ ЮМОРА
В ГЛАЗАХ И В ПОСТОЯННОЙ ТРЕВОГЕ О ЗАРАБОТКЕ. СТРАШНЫЙ ДОБРЯК, ОЧЕНЬ ДЕЛИКАТНЫЙ,
ОН НИКОГДА ГРОМКО НЕ РАЗГОВАРИВАЛ, НЕ КРИЧАЛ И НЕ РУГАЛСЯ. МАТЬ ОН НЕ ТОЛЬКО ЛЮБИЛ,
НО И ПОДЧИНЯЛСЯ ЕЙ ВО ВСЕМ»
И все же отец не упускал возможности похвастаться талантливым сыном – как только являлись гости, он тут же звал Ледю и просил его спеть. За одно из таких выступлений 6-летний ребенок получил от отца свой первый в жизни «гонорар» – три копейки. Но когда сын заявил, что хочет учиться игре на скрипке, папа по-одесски колоритно сказал: «Скрипач! Это ерунда или дело? Почему у других дети хотят учиться на доктора или, например, на присяжного поверенного?» Вообще-то, до десяти лет Ледя мечтал быть пожарным, а после десяти – моряком, что вполне естественно для мальчика, родившегося в портовом городе, но не вполне естественно для мальчика из еврейской семьи. Иосиф Калманович, например, был экспедитором в порту и целый день крутился, как белка в колесе, чтобы прокормить пятерых детей. «Главное, что интересно – они все время хотят кушать. И что характерно – каждый день, и не по одному разу!» – делился с друзьями папаша Вайсбейн. Он женился на Марии (Малке) Моисеевне Граник вопреки воле своего отца. В их доме на видном месте всегда висел его портрет, но с момента самовольной женитьбы сына Вайсберн-старший ни разу не навестил их. Эта женитьба была, пожалуй, единственным смелым поступ-ком в жизни Иосифа. «Сильным звеном» в их семье была жена. А он был тихим мужем, подчинялся ей, обожал и был верен ей всю жизнь. Иосиф Калманович искренне не понимал, зачем нужна другая женщина, «когда есть жена». Однажды Ледя рассказал ему «страшную» историю о том, что как в Саратове один мужчина, изменивший жене, умер. Отец с серьезным видом произнес: «Вот видишь, что бывает».
Мария любила порядок, слыла женщиной мудрой, прозорливой, но не слишком ласковой. «Она никогда не целовала нас – считала это излишеством, которое только портит нас», – вспоминал Утесов. Она была двадцать первым ребенком у своих родителей и сама при этом родила девятерых, пятеро из которых выжили. Вместе с сестрой-двойняшкой Полиной Ледя в семье был младшим.
«ОНА БЫЛА ЖЕНЩИНОЙ НЕОБЫКНОВЕННОЙ ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТИ, И НИКТО НЕ МОГ СКАЗАТЬ
ПРИ НЕЙ НИ СЛОВА ЛЖИ... ЕСЛИ КТО ОТВАЖИВАЛСЯ КАК-ТО ПРИУКРАСИТЬ ПОВЕСТВОВАНИЕ, ОНА
ТОЛЬКО НА КОРОТКИЙ МИГ ПОДНИМАЛА ГЛАЗА, И ЭТО ПРОИЗВОДИЛО ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОШЕЛОМЛЯЮЩЕЕ:
ЧЕЛОВЕК СКОНФУЖЕННО УМОЛКАЛ»
Когда пришло время, мальчика ре-шили отдать в популярное в Одессе частное училище Файга. Детей из еврейских семей туда принимали только половину от общего числа учащихся, и поэтому каждый еврейский мальчик обязан был привести с собой одного русского, да еще и платить за него 260 рублей в год, что по тем временам было значительной суммой. Иосиф Калманович долго уговаривал одного мясника отдать сына Никитку в училище - тот согласился лишь после того, как Вайсбейны пообещали его сына «в инженеры вывести» и пошить ему костюм… Учиться Ледя особо не хотел, а вот заниматься в художественной самодеятельности – это пожалуйста! Запевать в хоре, играть на скрипке и балалайке куда приятнее, чем изучать историю с географией. «С самых малых лет я понимал и чувствовал музыку во всех ее проявлениях», – вспоминал позже певец. Моя музыкальная ненасытность толкала меня и туда и сюда, я хо-тел везде поспеть: в симфоническом оркестре играл на скрипке, в щипковом на пикколо-балалайке, в хоре был солистом. И на ученических балах я принимал участие чуть ли не во всех номерах, ибо был участником всех кружков». Юный Утесов увлекался цирком, занимался гимнастикой и борьбой.
Десяти лет от роду Ледя уже распе-вал песни, аккомпанируя себе на гитаре. Особенно проникновенно звучало «Раскинулось море широко». За это он тоже получал «гонорар»: щедрые поклонники юного дарования вели его в кондитерскую, где он заказывал все, что хотел. Но, пожалуй, самыми благодарными слушате-лями были моряки, для которых Ледя пел в порту совершенно бескорыстно.
Творческие успехи, увы, сопровождали прогулы, выговоры и «неуды» по поведению. Уж больно Ледя любил розыгрыши, шалости и шутки, любил подраться от души и пошуметь. Его последняя выходка стоила ему дорого… Он стал единственным исключенным из училища за всю его историю. Это было почти невероятным: к Файгу брали даже с «волчьим билетом», и к нему приезжали со всей России, благо принимали туда круглый год. В начальных классах за партой можно было увидеть даже 25-летнего верзилу.
Но Ледю все-таки с треском выгнали из училища. А виной всему мел и чернила, обильно разукрасившие костюм преподавателя закона божьего, в сердцах больно дернувшего шалуна за ухо. «Такого оскорбления моя сентиментальная душа вынести не могла», – вспоминал позже Леонид Осипович. Кстати, в дальнейшем преподаватель и повзрослевший ученик подружились и часто беседовали о литературе и искусстве.
«КАК ВЫ ХОТИТЕ НАЗЫВАТЬСЯ?»
Надо было срочно что-то решать. Отец был очень расстроен, а старший брат причитал: «Он будет на большой дороге!» Иосиф Калманович наконец понял, что не получится из Леди «ничего приличного», и разрешил сыну поступить цирковым гимнастом в балаган к Бороданову. Некоторое время тот скитался по городам и весям Украины, пока отец снова не решил его «обуздать». Неожиданно он заявил,что «торговать в лавочке у дяди Ефима в Херсоне» – именно то, что нужно. И если бы не судьбоносная встреча на берегу Черного моря с неким артистом Скав-ронским, Лазарь Вайсбейн никогда бы не стал Леонидом Утесовым. В начале про-шлого века среди артистов было модно выступать под псевдонимами – одни делали это, меняя фамилию Хвостов или Пупкин на более благозвучную, другие – желая привлечь внимание публики, а третьи… третьи просто были вынуждены, так как с еврейской, к примеру, фамилией трудно было выбиться в люди. «Как вы хотите называться?» – спросил Ледю Скавронский. Перебрав в уме с дюжину ярких фамилий, непременно связанных с природой (Горский, Скалов и другие), юноша остановился: «Утесов! Именно Утесов!». Скавронский тут же устроил ему первое «официальное» выступление в водевиле «Разбитое сердце» в театре на Большом Фонтане (в дачном поселке под Одессой). Гонорар – два рубля («Это же сумма, кто же от этого откажется?!»).
«ДА, ДА! УТЕСОВ! ИМЕННО УТЕСОВ!
НАВЕРНО, КОЛУМБ, УВИДЯ ПОСЛЕ ТРЕХ МЕСЯцЕВ ПЛАВАНИЯ ОЧЕРТАНИЯ ЗЕМЛИ, ТО ЕСТЬ ОТКРЫВ АМЕРИКУ,
НЕ ИСПЫТЫВАЛ ПОДОБНОЙ РАДОСТИ.
И СЕГОДНЯ Я ВИЖУ, ЧТО НЕ СДЕЛАЛ ОШИБКИ, ЕЙ-БОГУ, МОЯ ФАМИЛИЯ МНЕ НРАВИТСЯ.
И, ЗНАЕТЕ, НЕ ТОЛЬКО МНЕ»
С 1912 года Утесов начал гастролировать с передвижными театрами. Это был период поиска себя и своего места в искусстве. Он переиграл практически весь репертуар в театре миниатюр в Кре-менчуге (первом своем театральном городе), а вернувшись в родную Одессу, играл одновременно в Большом Ришельевском, Малом Ришельевском, театре Розанова и позднее – в Херсонском театре. Как и в детстве, он старался успеть все и, конечно же, научиться актерской профессии. Его университетом стала сцена – специального образования Леонид так и не получил. Тогда ему казалось, что он все умеет. В восемьдесят он понял, «как многому надо учиться»...
Впрочем, там, где начинал Утесов, и простые школы и гимназии по пальцам можно было перечесть, что уж говорить о театральных вузах. Но публика и необразованного молодого артиста встречала бурными аплодисментами. Он уже тогда поражал всех умением мгновенно перевоплощаться, тонко и точно изображать героя, независимо от того, сколько ему лет и какой он профессии. Ему верили, и уже одно это значило много. Он играл по две-три роли в нескольких опереттах одновременно, каждый раз меняясь до неузнаваемости. Когда 17-летний Ледя играл 80-летнего старика, Скавронский, его «крестный», сказал: «Ледя, молодец!». «И я был совершенно счастлив», – вспоминал Утесов. А когда он с легкостью заменил больного «премьера» в оперетте «Разведенная жена», суфлер по прозвищу Пушок заявил: «Последний раз тебе говорю – крестись и поезжай в Москву». Тогда-то Утесов впервые почувствовал себя настоящим артистом и задумался о чем-то большем, нежели провинциальные подмостки. Но для начала все же вернулся в Одессу и поступил в театр миниатюр «Юмор». Именно там, с легкой руки актера В. Хенкина, Утесов открыл для себя новый жанр – эстрадный рассказ. Сначала Леонид читал «рассказы под Хенкина», подражая собрату, а потом начал подбирать оригинальный репертуар, так как публике его исполнение очень нравилось. Параллельно он продолжал играть в опереттах (два спектакля за вечер, а в праздники – три!), где пригодилось его музыкальное дарование. Особым успехом у публики пользовался присущий ему комический дар. На вечернем спектакле зал разражался гомерическим хохотом, а наутро молодой артист удостаивался похвал в газетах: «Опять много смешил публику талантливый г. Утесов», или «Даже Утесов бессилен был рас-еять облака скуки». Ах, как приятны были эти слова! Но удивляться нечему, ведь он родился в Одессе – столице колоритного юмора. В это же время у Леонида появились и первые собственные авторы (Соснов и Линский), специально для него писавшие фельетоны и рассказы.
«У ТЕБЯ НЕТ СВОЕГО ПАСПОРТА – ТЫ БУДЕШЬ ПРОПИСАНА В МОЕМ»
18-летнего артиста рвали на части антрепренеры и не оставляли без внимания женщины. Он был влюбчив – однажды пикантная история с женой полицейского пристава чуть не стоила ему жизни: пристав грозился застрелить окаянного из пистолета или зарубить шашкой! Пришлось бежать в Херсон. Но один роман, начавшийся в том же году, положил конец вольной жизни Утесова. Во время переезда в Александровск, в труппу театра Азамата Рудзевича, в придорожном кафе он встретил симпатичную брюнетку. Она понравилась ему сразу же, хоть и «сделала презрительную гримасу», взглянув на него. Ей был 21 год, звали ее Елена Осиповна Ленская (Голдина). Она тоже была актрисой и тоже направлялась в труппу Рудзевича. Уже в Александровске они встретились снова: Ледя, как галантный кавалер, пригласил ее на чашку чая, после чего пообещал найти ей комнату для жи-лья, но… «Она вошла в мою, и больше из нее не вышла. Она стала моей женой», – вспоминал Утесов.
«КРЕМЕНЧУГ – УЕЗДНЫЙ ГОРОДИШКО, И В САМОМ ЕГОЦЕНТРЕ С ВОЗОВ ПРОДАЮТ КАРТОФЕЛЬ,
ОГУРЦЫ И ЯЙЦА. ДА, В САМОМЦЕНТРЕ– НЕ ДВОРЕЦ, НЕ ФОНТАН– БАЗАР... ЧТО Ж, КАКИМ БЫ
НИ БЫЛ КРЕМЕНЧУГ ТЕХ ЛЕТ, ДЛЯ МЕНЯ ОН НАВСЕГДА ОСОБЫЙ ГОРОД:
ЗДЕСЬ ПРОИЗОШЛО МОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ В АРТИСТЫ...»
Правда, официальными узами они связали себя не сразу. Сначала несколько месяцев прослужили в театре в Феодосии, наслаждаясь работой, друг другом, морем… А затем беззаботная жизнь кончилась – началась Первая мировая война. Утесов отвез Елену в Никополь, а сам поехал в Одессу, в надежде устроиться на работу. Но это оказалось не так просто. Город буквально вымер, закрывались учреждения, магазины, театры. И все же Ледя устроился одновременно в два театра миниатюр и разрывался между ними каждый вечер, переезжая на извозчике из одного в другой. За всю эту «суету» он получал всего два рубля: «Извозчик, что перевозил меня, получал в два раза больше», – говорил Утесов. Когда же появилась возможность поселиться вместе с будущей женой, возникла другая проблема – они не были венчаны. Мало того, что Леонид не был приписан ни к какому призывному участку (в стране было военное положение), Леночка к тому же была беременна. Допустить рождение внебрачного ребенка Утесов не мог, достаточно, что он вообще скрыл отноше-ния с гражданской женой от своих родителей, а ее беременность – от ее сестер. И торжество состоялось: «Ах, какая этобыла свадьба!» – вспоминал Утесов. Бог знает, каких усилий стоило уговорить городского раввина повенчать «грешников», так у него еще «на все про все» было пять рублей! Кольцо (по еврейскому обычаю, одно) нашлось у Леди медное, не золотое, а десятерых свидетелей жених разыскал среди биндюжников, заплатив каждому по 20 копеек. Еще рубль – раввину на извозчика, рубль служке… итого остался рубль на начало счастливой семейной жизни. Они прожили вместе сорок девять лет: «Не знаю, чтобы я делал без нее», – писал уже после смерти жены Утесов.
«А ОДЕССА ЛУЧШЕ!»
А пока шла война, и артист Утесов обязан был обучаться солдатской науке, которую постигал в маршевой роте, а в увольнительные бегал к молодой жене и дочери Эдит, родившейся в 1914 году. Однажды полковой фельдшер устроил Утесову отпуск «по болезни сердца» на целых три месяца, за которые тот успел поработать в Харьковском театре миниатюр с завидным по тем временам окладом – тысяча во-семьсот рублей в месяц. Казалось, жизнь налаживается, но грянула Февральскаяреволюция 1917 года. И снова неопределенность... Впрочем, по мнению Утесова, эти события все же принесли ему много пользы: во-первых, с пожизненной ка-торги вернулся брат жены, из эмиграции приехала его сестра-революционерка с мужем, и, наконец, он сам получил при-глашение выступать с куплетами и расска-зами в московском кабаре при ресторане «Эрмитаж» Оливье. Вот она – Москва, вот они, перспективы для состоявшегося и весьма талантливого артиста. Но Утесо-ва постигло разочарование – столичная публика не чета одесской, она не моглаустановить в городе советскую власть.Леонид Осипович и его семья стали прямыми участниками событий, ибо в тот день пули влетали в окна их квартиры и свистели над головами. Вышло так, что Утесовы жили близ привокзальной площади, а самой горячей точкой в тот день был именно вокзал. Утесов лежал на полу, накрыв телом маленькую Диту, которая вдруг испуганно произнесла: «Папочка, а меня не будут завтра хоронить?» А потом начались «Дни мирного восстания» – в это время отряды рабочих и матросов ходили по домам и забирали у жителей «лишнюю» оценить шутку, как ценят ее одесситы, москвичи не умели так открыто смеяться и шумно выражать одобрение, как это делали одесситы. «Все в зале сидели, словно замороженные», – с досадой говорил артист и мечтал вернуться домой. Да и сама столица не произвела на Утесова должного впечатления. В итоге, проработав еще зиму в театре Струйского, он уехал в Одессу.
После Февральской революции по всей стране прокатилась волна восстаний. В Одессе восстали рабочие заводов Анатра, Гена и Шполянского, требовавшие одежду, то есть оставляли минимум – по одному платью, плащу и так далее на человека. Остальное отдавали неимущим. Актеров и докторов не обыскивали, но если бы зашли, то очень удивились: Утесовы оказались бы самыми зажиточными, ведь все в округе сдавали им свою одежду на сохранение.
Затем в Украину пришли немцы, и вдруг заработали все театры, а Утесов получил приглашение в Киев – в театр миниатюр «Интимный». «Пожил, походил, поглядел, и решил, что Одесса лучше», – сделал вывод артист. На Украине вплоть до 1921 года, пока не установилась советская власть, «правили» все, кто хотел, – от махновцев до французов с немцами, а «в портовом городе положение меняется чаще, чем в других местах». За это время Утесов даже успел позабыть о своих артистических мечтах, так как приходилось слу-жить адъютантом у брата жены, который был уполномоченным одной весьма важной организации. Затем пришли «белые» и организовали Дом артиста, где Утесов создал комический хор и при этом играл маленькие пьески и пел песни. К слову, именно этот хор артист позднее назвал предтечей своего будущего оркестра. В те дни произошло еще одно важное событие: в Одессе как раз гастролировали актеры МХАТа, которые нередко приходили в Дом артиста. И тог-да Утесов, желая произвести впечатление, старался как мог.
«ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ОБЖОРА, ОБъЕВШИЙСЯ ИСКУССТВОМ»
Пока в политике царила анархия и неразбериха, Утесов метался в поисках, к какому из жанров ему примкнуть. Манили и театр, и оперетта, и эстрада. Он склонялся в пользу эстрады – самого злободневного жанра. Тогда же Утесов определился с главным – он не должен быть ни на кого похожим, а в особенности на дореволюционных артистов с их вычурностью и манерностью. По словам Утесова, это выбор «произошел сам собой», когда неожиданно вместе с коллегой И. Нежным они организовали передвижную агитбригаду и давали концерты в воинских частях. Тогда же Леонид Осипович вспомнил, что не до конца реализовал себя в Москве и решил попробовать еще раз. Вместе с Нежным, женой и дочкой зимой 1921-го они отправились в столицу.
Перво-наперво Утесов пошел устраиваться в «Теревсат» – «Театр революционной сатиры» к Давиду Гутману. Этот человек не только принял его на работу, но и дал крышу над головой, поселив у себя дома. Утесов всю жизнь был ему благодарен за это. Разглядев у своего протеже талант универсального артиста, способного сначала заставить зрителя рыдать от горя, а затем смеяться до колик, Гутман старался давать Леониду как можно больше ролей – от апостолов до чертей.
Летом 1921-го Утесов уже выступал в театре «Эрмитаж» с сольными номерами, тексты к которым писал Николай Эрдман. Он был в столице нарасхват.
За Москвой последовал Петроград, куда Утесовы перебрались буквально че-рез пару лет. Для начала Леонид поступил в труппу опереточного «Палас театра» «с мыслью оглядеться и найти что-нибудь родственное моей душе». И этим «родственным» снова стала эстрада. В 1923-м, устав от опереточных песенок, Утесов задумал сделать что-то иное, более интересное и разностороннее – ему хотелось показать все, на что он способен. Так родилась эстрадная программа «От трагедии до трапеции», которая длилась шесть (!) часов. Все это время Леонид Утесов находился на сцене один и раз-влекал публику всеми жанрами и видами искусства: пел опереточные партии, ро-мансы, комические куплеты, играл сце-ну из «Преступления и наказания», читал сатирические и трагедийные монологи, играл на скрипке, гитаре и даже летал на трапеции… Это был феерический вечер, закончившийся овациями и хвалебными, даже восторженными откликами прес-сы: «Несомненно, что в лице Утесова мы имеем дело с большим и притом многогранным талантом», – писала «Красная газета». А Утесов был хоть и доволен, но… «Еще один такой вечер, и я бы скончался от истощения в довольно раннем возрасте – двадцати восьми лет от роду. А на могиле была бы уместна такая эпитафия: «Здесь лежит обжора, объевшийся искусством». Пресса «подталкивала» его к оперетте, восхваляя музыкальный талант, режиссеры звали в драматический театр. Таких многогранных и синтетических артистов в Советском Союзе можно было пересчитать по пальцам.
Статья Натальи Клоковой , журнал "Личности России" № 1-2 (4-5) 2009 год
Лариса, спасибо, получила колоссальное удовольствие от прочтения статьи!
ОтветитьУдалить